Денис Салтыков
Режиссер Терри Джонс, стоявший у истоков британской комик-группы Монти Пайтон, создал новую комедию, в которой успел принять участие умерший год назад Робин Уильямс, а в главной роли снялся узнаваемый актер Саймон Пегг. В свое время телешоу и серия фильмов, произведенные группой, приобрели культовый статус и стали проводниками британского юмора для других стран. Мое ожидание от «Все могу» — по-юношески наивное — состояло в том, что новый фильм продолжит традицию Монти Пайтона. Обычно я стараюсь не инвестировать слишком много ожиданий в фильм, но до конца удержаться редко получается.
«Все могу» — фильм смешной, но уже не совсем по-британски. Сюжет сильно напоминает комедию двенадцатилетней давности «Брюс всемогущий» с Джимом Керри в главной роли. Протагонист во «Все могу» — учитель Нил Кларк, которому инопланетяне, решившие уничтожить Землю по причине ее недоразвитости, временно дают способности бога. Нилу стоит только пожелать чего-то и взмахнуть рукой, как желание сбывается. Это проверка на то, насколько случайно выбранный житель Земли развит: от того, как протагонист распорядится даром, зависит судьба человечества. Разумеется, Нил действует так, как и положено тихому неудачнику: дарует речь своему псу, который тут же начинает разбрасывать гривуазные шутки голосом Робина Уильямса, заставляет симпатичную коллегу почитать своего влюбленного друга как божество, обрушивает беды на докучливых учеников… Шутки показались мне вполне привычными (я вырос на американских комедиях от «Эйса Вентуры» до «Муви 43»). Никакой особой экзотики во «Все могу» я не заметил. Но, вероятно, и не должен был. В конце концов, новая комедия Терри Джонса заставила меня вновь задуматься о глобализации. Дело не только в том, что голливудский юмор на правах культурного гегемона задал стандарты, но и в обратном: юмор британский прочно вошел в кинокультуру как нечто привычное. Колониальное желание чего-то предельно иного теперь все труднее удовлетворить, оно все с большей вероятностью ведет к фрустрации. Это не хорошо и не плохо: юмор по-прежнему жив, а любое требование запредельной специфики вынужденно обнажает собственную историчность.
Добавить комментарий